Надежда
Теплыми нынче стали зимы, малоснежными. Люди нашего поколения помнят время, когда снег ложился в ноябре и потом только прибавлялся, иногда немного подтаивая и снова подсыпая снежку. И так вплоть до марта. Зима 1941-1942 годов в Ленинграде выдалась не просто холодной. Морозы стояли лютыми. На тему эту написано много и каждый из нас, благодаря кадрам документальной хроники, может представить картинку из жизни блокадного Ленинграда. Но и в этом замороженном и голодном городе шла жизнь. И были открыты храмы, в которых совершались Богослужения и они наполнялись людьми. Предлагаю обратиться к рассказу Валерия Лялина: «У них оставалась только надежда». В центре Повествования – митрополит Ленинградский Алексий Симанский, будущий патриарх, разделивший со своей паствой тяготы суровых блокадных лет. Обратимся к тексту рассказа:
«А бомбежки и артобстрелы становились все злее, и прямые попадания бомб и снарядов в кирпичные ленинградские дома превращали их в пирамиды мусора с погребенными под ними людьми. Морозы делались все крепче и лютее, а еды с каждым днем становилось все меньше и меньше. И поэтому прихожане все чаще просили Владыку совершать заочные отпевания. Но больше приходилось совершать отпеваний над телами, которые, иногда, плотными рядами лежали на полу по всему храму. Кто в гробах, кто завернутый в простыни, и даже в узких кухонных шкафах. Владыка в валенках, ватных армейских штанах, в ватнике, с надетой поверх всего этого рясой и фелонью, с кадилом в руке обходил эти скорбные ряды, творя заупокойную службу. А сторож нес за ним медный тазик с песком, которым Владыка посыпал мертвые тела, символически предавая их земле. Жалостно и негромко пел хор, состоящий из истощенных, закутанных в шерстяные платки, старушек, изо ртов которых вырывались легкие струйки пара. Несмотря на голод, лютый мороз, кромешную тьму, артобстрелы и бомбежки, народ в храм приходил каждый день. И не только на литургию, которую Владыка служил по священническому чину без дьякона, но и на вечерню и всенощное бдение. Одному Богу было ведомо, как они добирались потом до дому в кромешной уличной тьме, слабые и истощенные дистрофики. Медленно плелись они по узким, протоптанным в снегу тропинкам, спотыкаясь о лежащие на пути обледеневшие мертвые тела и не обращая внимания на грохот рвущихся снарядов и бомб. Но иногда улица была освещена пожарищем горящих домов, и они останавливались и, кашляя от дыма, грелись у этого зловещего костра. Большая проблема была у Владыки с водой. Но кроткие полуживые прихожане, узнав, что Владыка сидит без воды, безропотно ставили бидоны на сани, впрягались в них и пускались на поиски проруби в реке или на канале. Иногда возвращались не все из ушедших. Кто-то падал замертво и оставался лежать на дороге. В то время блокадные дистрофики обычно так и умирали, на ходу. Владыка, вытирая слезы, благодарил своих добрых водовозов. Они же безголосо что-то шептали синими потрескавшимися губами и старались улыбаться, хотя с трудом можно было разглядеть улыбку на их опухших мучнистых лицах.
Люди любили Владыку, потому что он был прост, смиренен и доступен. Он принимал всех, кто хотел с ним поговорить и получить благословение. Всегда кроткий и приветливый в обращении, всегда пребывающий в смиренном расположении духа – таким запомнился Владыка Алексий Симанский старым, пережившим блокаду ленинградцам».
Не знаю как вы, но у меня чтение этих строк, не смотря на весь их трагизм, наполняет душу теплотой и умилением. Вызывает восхищение силой духа, любви и веры безымянных жителей блокадного Ленинграда и владыки Алексия. И как-то отступают на второй план собственные печали и скорби, личные и общие. Неблагодарное дело проводить сравнение в этой связи. У каждого поколения свой крест. И все-таки: кто может утверждать, что тем людям было легче, чем нам теперешним, вовлеченным в водоворот пандемии и политической нестабильности?
Вот еще несколько, уже документальных фактов из жизни духовенства и мирян блокадного Ленинграда: « Из 55 ленинградских священнослужителей от голода умер каждый третий – 18; кроме того, погибли сотни церковнослужителей, певчих и членов приходских советов. Вот некоторые примеры. Только в Князь-Владимирском соборе в конце 1941 – начале 1942 года умерло 9 служащих и членов клира. В Никольском соборе прямо за богослужением умер регент, скончался звонарь А.А. Климанов, в первую голодную зиму скончался келейник митрополита Алексия (Симанского) монах Евлогий. Из 34 певчих к февралю 1942 года в хоре икольского кафедрального собора осталось три человека. В Спасо-Преображенском соборе от голода умерли трое из пяти штатных священнослужителя. 19 декабря 1941 года скончался совершенно обессиливший от болезни и голода его настоятель протопресвитер Алексий Абакумов. В начале 1942 года скончались протоиереи Пётр Георгиевский и Иоанн Громов. Зиму 1941-1942 годов из 100 соборных певчих пережили лишь 20. Православное духовенство очень активно участвовало в противостоянии фашистской блокаде. Ленинградские священники шли на службу в церкви даже во время бомбардировок города. Так, например, «двадцатка» храма святителя Николая 3 мая 1943 года обратилась в общий отдел Ленгорисполкома с заявлением: «Никольский собор настоящим ходатайствует о выдаче пропусков на право хождения по улице во время воздушной тревоги для работающих в соборе служителей культа Н.И. Ломакина, В.А. Дубровицкого, П. Ф. Маслова и председателя «двадцатки» Н. Д. Успенского».
11 октября 1943 года впервые за годы советской власти двенадцати ленинградским священнослужителям были вручены правительственные награды – медали «За оборону Ленинграда». Тем самым официально признавались их патриотические заслуги. Первому из священнослужителей в Смольном награду получил митрополит Ленинградский Алексий. Владыка и другие награждённые получили свыше тысячи приветствий и поздравлений из различных городов, прежде всего – от эвакуированных ленинградцев. В ходатайстве прихожан осенью 1943 года о награждении отца Павла Фруктовского медалью «За оборону Ленинграда» говорилось: «В зиму 1941 – 1942 года, когда отсутствовало трамвайное сообщение, а живёт отец Павел от собора в 15 км, он, опухший от недоедания, в возрасте 65 лет, ежедневно посещал собор, он был единственный священник, временами он приходил на службу совсем больной и домой уже не мог возвращаться и ночевал в холодном соборе». А вот еще один пример. “Всю войну не было дня, чтобы отец не пошел на работу, – вспоминала балерина Кировского театра И.В. Дубровицкая о своем отце протоиерее Никольского собора Владимире Дубровицком. – Бывало, качается от голода, я плачу, умоляю его остаться дома, боюсь, упадет, замерзнет где-нибудь в сугробе, а он в ответ: “Не имею я права слабеть, доченька. Надо идти, дух в людях поднимать, утешать в горе, укрепить, ободрить”. И шел в свой собор. За всю блокаду обстрел ли, бомбежка ли – ни одной службы не пропустил”.
Сохранились свидетельства об удивительной самоотверженности и взаимопомощи, которые проявлялись внутри относительно небольшой, по сравнению со всем населением города, группы православных верующих. Особенно следует отметить подвиг женщин, помогавших выжить или облегчить страдания умиравших в осаждённом Ленинграде. За подобную деятельность в июне 1944 года была награждена золотым наперсным крестом монахиня Александра (Богомолова). Активно помогала бедствовавшим сестра митрополита Алексия монахиня Евфросиния (Симанская) и многие другие. Можно привести множество примеров подвижнического служения и оставшегося в живых (порой чудом) блокадного духовенства. Священнослужители, которые сами испытывали все невзгоды, понимали, как нуждаются люди в поддержке и утешении. А ведь многие из них, уже очень немолодые, жили далеко от своих храмов. Даже старейший протоиерей Иоанн Горемыкин на восьмом десятке лет каждый день пешком добирался с Петроградской стороны в Коломяги. Некоторые верующие и сейчас помнят, как обессилившего в блокаду священника везли в конце войны к службам на финских саночках. Сохранились свидетельства прихожан, что он порой последний свой паёк отдавал голодающим.
С самого начала войны стремительно возросло число молящихся в храмах. Один из прихожан Князь-Владимирского собора вспоминал о декабре 1941 года: «Певчие пели в пальто с поднятыми воротниками, закутанные в платки, в валенках, мужчины даже в скуфьях. Также стояли и молились прихожане. Посещаемость собора в блокаду нисколько не упала, а возросла. Служба у нас шла без сокращений и поспешности, много было причастников и исповедников, целые горы записок о здравии и за упокой, нескончаемые общие молебны и панихиды». Обращение к Церкви в блокадном городе носило массовый характер, более значительный, чем в большинстве других районов страны. То, что обессилившие люди всё же заполняли блокадные храмы, говорит о том, что православная вера и в тот трагический период являлась жизненно необходимой частью народной жизни, была тем источником, откуда черпали силы многие защитники и жители блокадного города. Религиозный фактор сыграл важную роль в обороне города». Не думаю, что нужны какие-то комментарии. Осмелюсь только заметить, несколько в диссонанс Валерию Лялину, назвавшим свой рассказ «У них оставалась только надежда». Надежда – это уже очень много. Будем надеяться! И молить Господа об укреплении в вере и возрастании в Любви!
Людмила Чистякова
фото из свободного пространства Интернет
